Форум » МЦМ - Мир Царя Михаила » Еще один МЦМ... » Ответить
Еще один МЦМ...
Читатель: «В такой момент в один апрельский вечер, вскоре после того, как мы проводили Е., у нас загрохотал замок. Сердца сжались: кого? Сейчас прошипит надзиратель: «на сэ!», «на зэ»! Но надзиратель не шипел. Дверь затворилась. Мы подняли головы. У дверей стоял новичок: худощавый, молодой, в простеньком синем костюме и синей кепке. Вещей у него не было никаких. Он озирался растерянно. -- Какой номер камеры? -- спросил он тревожно. -- Пятьдесят третий. Он вздрогнул. -- С воли? -- спросили мы. -- Не-ет... -- страдальчески мотнул он головой. -- А когда арестован? -- Вчера утром. Мы расхохотались. У него было простоватое, очень мягкое лицо, брови почти совсем белые. -- А за что? (Это -- нечестный вопрос, на него нельзя ждать ответа.) -- Да не знаю... Так, пустяки... Так все и отвечают, все сидят за пустяки. И особенно пустяком кажется дело самому подследственному. -- Ну, всЈ же? -- Я... воззвание написал. К русскому народу. -- Что-о??? (Таких «пустяков» мы еще не встречали!) -- Расстреляют? -- вытянулось его лицо. Он теребил козырек так и не снятой кепки. -- Да нет, пожалуй, -- успокоили мы. -- Сейчас никого не расстреливают. ДЕСЯТКА как часы. -- Вы -- рабочий? служащий? -- спросил социал-демократ, верный классовому принципу. -- Рабочий. Фастенко протянул руку и торжествующе воскликнул мне: -- Вот вам, А. И., настроение рабочего класса! И отвернулся спать, полагая, что дальше уж идти некуда и слушать нечего. Но он ошибся. -- Как же так -- воззвание ни с того, ни с сего? От чьего ж имени? -- От своего собственного. -- Да кто ж вы такой? Новичок виновато улыбнулся: -- Император. Михаил. Нас пробило, как искрой. Мы еще приподнялись на кроватях, вгляделись. Нет, его застенчивое худое лицо нисколько не было похоже на лицо Михаила Романова. Да и возраст... -- Завтра, завтра, спать! -- строго сказал Сузи. Мы засыпали, предвкушая, что завтра два часа до утренней пайки не будут скучными. Императору тоже внесли кровать, постель, и он тихо лег близ параши. ___ В тысяча девятьсот шестнадцатом году в дом московского паровозного машиниста Белова вошел незнакомый дородный старик с русой бородой, сказал набожной жене машиниста: «Пелагея! У тебя -- годовалый сын. Береги его для Господа. Будет час -- я приду опять». И ушел. Кто был тот старик -- не знала Пелагея, но так внятно и грозно он сказал, что слова его подчинили материнское сердце. И пуще глаза берегла она этого ребенка. Виктор рос тихим, послушливым, набожным, часто бывали ему видения ангелов и Богородицы. Потом реже. Старик больше не являлся. Обучился Виктор шофЈрскому делу, в 1936-м взяли его в армию, завезли в Биробиджан, и был он там в автороте. Совсем он не был развязен, но может этой-то нешофЈрской тихостью и кротостью приворожил девушку из вольнонаемных и закрыл путь своему командиру взвода, добивавшемуся той девушки. В это время на маневры к ним приехал маршал Блюхер и тут его личный шофЈр тяжело заболел. Блюхер приказал командиру автороты прислать ему лучшего в роте шофЈра, командир роты вызвал командира взвода, а уж тот сразу смекнул спихнуть маршалу своего соперника Белова. (В армии часто так: выдвигается не тот, кто достоин, а от кого надо избавиться.) К тому же Белов -- не пьющий, работящий, не подведет. Белов понравился Блюхеру и остался у него. Вскоре Блюхера правдоподобно вызвали в Москву (так отрывали маршала перед арестом от послушного ему Дальнего Востока), туда привез он и своего шофЈра. Осиротев, попал Белов в кремлевский гараж и стал возить то Михайлова (ЛКСМ) то Лозовского, еще кого-то и наконец, ХрущЈва. Тут насмотрелся Белов (и много рассказывал нам) на пиры, на нравы, на предосторожности. Как представитель рядового московского пролетариата он побывал тогда и на процессе Бухарина в Доме Союзов. Из своих хозяев только об одном ХрущЈве он говорил тепло: только в его доме шофЈра сажали за общий семейный стол, а не отдельно на кухне; только здесь в те годы сохранялась рабочая простота. Жизнерадостный ХрущЈв тоже привязался к Виктору Алексеевичу, и, уезжая в 1938 году на Украину, очень звал его с собой. «Век бы не ушел от ХрущЈва» -- говорил Виктор Алексеевич. Но что-то удержало его в Москве. В 41-м году, около начала войны, у него вышел какой-то перебой, он не работал в правительственном гараже, и его, беззащитного, тотчас мобилизовал военкомат. Однако, по слабости здоровья, его послали не на фронт, а в рабочий батальон сперва в Инзу, а там траншеи копать и дороги строить. После беззаботной сытой жизни последних лет -- это вышло об землю рылом, больненько. Полным черпаком захватил он нужды и горя и увидел вокруг, что народ не только не стал жить к войне лучше, но изнищал. Сам едва уцелев, по хворости освободясь, он вернулся в Москву и здесь опять было пристроился: возил Щербакова,22 потом наркомнефти Седина. Но Седин проворовался (на 35 миллионов всего), его тихо отстранили, а Белов почему-то опять лишился работы при вождях. И пошел шофЈром на автобазу, в свободные часы подкалымливая до Красной Пахры. Но мысли его уже были о другом. В 1943 году он был у матери, она стирала и вышла с вЈдрами к колонке. Тут отворилась дверь и вошел в дом незнакомый дородный старик с белой бородой. Он перекрестился на образ, строго посмотрел на Белова и сказал: «Здравствуй, Михаил! Благословляет тебя Бог!» «Я -- Виктор» -- ответил Белов. «А будешь -- Михаил, император святой Руси!» -- не унимался старик. Тут вошла мать и от страху так и осела, расплескав вЈдра: тот самый это был старик, приходивший двадцать семь лет назад, поседевший, но всЈ он. «Спаси тебя Бог, Палагея, сохранила сына» -- сказал старик. И уединился с будущим императором, как патриарх полагая его на престол. Он поведал потрясЈнному молодому человеку, что в 1953-м сменится власть, и он будет всероссийским императором23 (вот почему 53-номер камеры так его поразил!), а для этого в 1948-м году надо начать собирать силы. Не научил старик дальше -- как же силы собирать, и ушел. А Виктор Алексеевич не управился спросить. Потеряны были теперь покой и простота жизни! Может быть другой бы отшатнулся от замысла непомерного, но как раз Виктор потерся там, среди самых высших, повидал этих Михайловых, Щербаковых, Сединых, послушал от других шофЈров и уяснил, что необыкновенности тут не надо совсем, а даже наоборот. Новопомазанный царь, тихий совестливый, чуткий, как Федор Иоаннович, последний из Рюриков, почувствовал на себе тяжко-давящий обруч шапки Мономаха. Нищета и народное горе вокруг, за которые до сих пор он не отвечал -- теперь лежали на его плечах, и он виноват был, что они всЈ еще длятся. Ему показалось странным -- ждать до 1948-го года, и осенью того же 43-го он написал свой первый манифест к русскому народу и прочел четырем работникам гаража Наркомнефти... ...Мы окружили с утра Виктора Алексеевича, и он нам кротко всЈ это рассказывал. Мы все еще не распознали его детской доверчивости, затянуты были необычным повествованием и -- вина на нас! -- не успели остеречь против наседки. Да нам в голову не приходило, что из простодушно рассказываемого нам здесь еще не всЈ известно следователю!.. По окончании рассказа Крамаренко стал проситься не то «к начальнику тюрьмы за табаком», не то к врачу, но в общем его вскоре вызвали. Там и заложил он этих четырех наркомнефтенских, о которых никто бы и не узнал никогда... (На другой день, придя с допроса, Белов удивлялся, откуда следователь узнал о них. Тут нас и стукнуло...)... Наркомнефтинские прочли манифест, одобрили все -- и НИКТО НЕ ДОНЕС на императора! Но сам он почувствовал, что -- рано! рано! И сжег манифест. Прошел год. Виктор Алексеевич работал механиком в гараже автобызы. Осенью 1944 года он снова написал манифест и дал прочесть его ДЕСЯТИ человекам -- шофЈрам, слесарям. Все одобрили! И НИКТО НЕ ВЫДАЛ! (Из десяти человек никто, по тем временам доносительства -- редкое явление! Фастенко не ошибся, заключив о «настроении рабочего класса».) Правда, император прибегал пр этом к невинным уловкам: намекал, что у него есть сильная рука в правительстве; обещая своим сторонникам служебные командировки для сплочения монархических сил на местах. Шли месяцы. Император доверился еще двум девушкам в гараже. И уж тут осечки не было -- девушки оказались на идейной высоте! Сразу защемило сердце Виктора Алексеевича, чувствуя беду. В воскресенье после Благовещенья он шел по рынку, манифест неся при себе. Один старый рабочий из его единомышленников, встретился ему и сказал: «Виктор! Сжег бы ты пока ту бумагу, а?» И остро почувствовал Виктор: да, рано написал! надо сжечь! «Сейчас сожгу, верно.» И пошел домой жечь. Но приятных два молодых человека окликнули его тут же, на базаре: «Виктор Алексеевич! Подъедемте с нами!» И в легковой привезли его на Лубянку. Здесь так спешили и так волновались, что не обыскали по обычному ритуалу, и был момент -- император едва не уничтожил своего манифеста в уборной. Но решил, что хуже затягают: где да где? И тотчас на лифте подняли его к генералу и полковнику, и генарал своей рукой вырвал из оттопыренного кармана манифест. Однако, довольно оказалось одного допроса, чтобы Большая Лубянка успокоилась: всЈ оказалось нестрашно. Десять арестов по гаражу автобазы. Четыре по гаражу Наркомнефти. Следствие передали уже подполковнику, и тот похохатывал, разбирая воззвание: -- Вот вы тут пишете, ваше величество: «моему министру земледелия дам указание к первой же весне распустить колхозы» -- но как разделить инвентарь? У вас тут не разработано... Потом пишете: «усилю жилищное строительство и расположу каждого по соседству с местом его работы... повышу зарплату рабочим...» А из каких шишей, ваше величество? Ведь денежки придется на станочке печатать? Вы же займы отменяете!.. Потом вот: «Кремль снесу с лица земли.» Но где вы расположите свое собственное правительство? Например, устроило бы вас здание Большой Лубянки? Не хотите ли походить осмотреть?.. Позубоскалить над императором всероссийским приходили и молодые следователи. Ничего, кроме смешного, они тут не заметили. Не всегда могли удержаться от улыбки и мы в камере. «Так вы же нас в 53-м не забудете, надеюсь?» -- говорил З-в, подмигивая нам. Все смеялись над ним... Виктор Алексеевич, белобровый, простоватый, с намозоленными руками, получив вареную картошку от своей злополучной матери Палагеи, угощал нас, не деля на твое и мое: «Кушайте, кушайте, товарищи...» Он застенчиво улыбался. Он отлично понимал, как это несвоевременно и смешно -- быть императором всероссийским. Но что делать, если выбор Господа остановился на нЈм?! Вскоре его забрали из нашей камеры.» Александр Солженицын, «Архипелаг ГУЛаг»
Ответов - 1
Нико Лаич: Всем привет! Да уж! Действительно необыкновенный случай! А у меня если честно в памяти этот рассказ не отложился. Наверное потому что в те годы я ещё не «бредил» альтернативной историей.
полная версия страницы